Сергей Сурнин: воспоминания защитника Дома Советов

Сергей Сурнин - поэт и писатель, участник обороны Дома Советов в сентябре-октябре 1993 года. В те дни он не просто «побывал» у здания парламента. Он был там до самого конца, выйдя из пылающего здания вместе с группой «Альфа». Защитникам законной власти он запомнился стихотворением «Дайте мне автомат», написанным в день объявления Ельциным Указа №1400. Сегодня, в дни 15-ой годовщины расстрела Советский власти наш корреспондент побеседовал с ним о том, что он видел и чувствовал 15 лет назад. Итоги беседы мы представляем нашему благодарному читателю:

«Дайте мне автомат» (20-е сентября)

19-го сентября был I Съезд народов СССР и, думаю, это стало последней каплей, которая подтолкнула Ельцина. Они испугались, потому что собралось много народу со всех республик.

Я договорился с товарищем из Союза офицеров о встрече на следующий день и где-то часа в три позвонил туда. Этого товарища не оказалось, но спросили: «Кто его спрашивает?» Я ответил: «поэт Сурнин». Говорят: «Ну, раз поэт, беги срочно к Верховному Совету (тогда еще Думы не было), и поднимай народ. Это было в театре Дорониной, я оттуда быстро добрался до Верховного Совета, подхожу со стороны Красной Пресни (не с фасада, а с тыла) ...

Там был такой Гусев Георгий Георгиевич, кажется, с кем-то из депутатов работал. Он стоял как раз на выходе, кого-то провожал. Я подошел и сказал, что мне сообщили о том, что обстановка резко обострилась, и надо принимать меры. Гусев ответил: «Да нет ничего, все спокойно». Союзу офицеров, видимо, по своим каналам передали важную информацию, что готовится переворот, но Гусев меня успокоил, и я подумал, может быть, действительно, ничего страшного. Мне тогда надо было съездить по своим делам в Зеленоград. Вечером, после того как проводил товарищей со Съезда народов СССР, я лег спать. Утром включил радио, а там передают знаменитый указ Ельцина. Зашел в соседний подъезд, у меня там дочка жила, рассказал ей, что не знаю, когда вернусь, и поехал.

По пути и написал стихотворение: «Дайте мне автомат». На месте народу оказалось много, я приехал туда где-то в половине десятого, на что-то приподнялся, прочел это стихотворение. Приняли хорошо, оно имело большой резонанс. Телевизионщики прозевали, но потом я слышал, что по телевидению прозвучала такая фраза: «...а один все просил автомат Калашникова».

Разведчик

До 29-го числа было еще много событий, мы дежурили круглосуточно возле Верховного Совета. Я там дни и ночи пропадал, ну, может, часа на три возвращался домой, успокаивал дочку, отсыпался и снова туда. Утром там обстановка была более напряженной, народу оставалось меньше, а днем - лучше. Но я никуда не записывался. Там формировался офицерский полк. Потом он получил название «имени Верховного Совета». Я, как прошедший Афган, как-то незаметно прибился к 10-му отряду, ходил по всем, выяснял обстановку.

Там было много разных людей: и провокаторов, и из спецслужб... В первый или второй день один лазутчик пытался пройти в здание Верховного Совета. Я его видел еще за несколько дней до этого - он приходил и говорил: «Ребята, разбегайтесь, иначе мы вас всех постреляем, у меня в охране 20 пулеметов есть». И он действительно работал там где-то. Потом, примерно через год, я его встретил на улице. Он обижался на меня за то, что там, у Дома Советов, я, увидев его, сразу сообщил о нём ребятам, сказав, что это враг. Его остановили. Он, наверно, боялся, что с ним что-то сделают, но его быстро отпустили. Он рассказывал мне, что его наградил сам Лужков. Он был в числе тех, кто 4-го утром брал гостиницу «Мир».

Так что в Дом Советов проходили, агентурная работа велась, и использовались не только штатные сотрудники служб, но и частные охранные структуры, которые специально привлекались Лужковым.

Ну, собственно из-за моей деятельности, что я проходил во внешний мир и возвращался, докладывал обстановку, меня и стали называть разведчиком. До 29-го здание Дома Советов было слабо окружено милицией. Жёсткая блокада началась с 29-го или 30-го сентября. Причем, здесь очень важно, что блокада началась именно в этот день, а не раньше. Когда началась блокада, то уже всех выпускали, но никого не впускали.

Слово об армии (29 сентября)

29 сентября мы с моим знакомым поехали в Таманскую дивизию. У него там зять был. Приехали, зашли в общежитие. Ночью вернулась Таманская дивизия, которая своим ходом шла из Гороховецких лагерей. Ельцин боялся, что кто-то из этой дивизии может повернуть на защиту Верховного Совета, и тогда бы ситуация изменилась. А Таманская дивизия легла спать со словами: «они там дерутся за власть, это не наше дело». Вот такое мнение было у таманцев.

Но если бы повернули, то Ельцин не решился бы на то, на что потом решился. К сожалению, плохо работали руководители. Надо было большой группой выехать на встречу армии и перетянуть ее на свою сторону. Мы вели работу с дивизией имени Дзержинского, которая нас охраняла, до того, как ввели жесткое оцепление. Командир роты, с которым я разговаривал, сказал: «Нам нужны гарантии с вашей стороны». Я передал его слова, и Сажи Умалатова дала мне письма Руцкого, в которых было написано, что те, кто не совершил преступления и перейдет на сторону народа, тому никакого наказания не будет.

Но утром дивизию имени Дзержинского убрали, и моя встреча с офицером не состоялась. Оцепление стало из ОМОНа, собранного со всех регионов.

После того как я съездил к дивизии Дзержинского, я обратно вернуться не смог. Оцепление было жесткое, не пропускали. Кто-то, обычно женщины с продуктами, вроде даже проходили сквозь кордон.

Люди в штатском (30-е сентября)

Вечером я приехал, народ не пропускали уже от выхода из Баррикадной, солдат на это бросили, чтоб они оттесняли людей при выходе из метро. Я в первые ряды выбился, и тут меня пропустили ребята-«дзержинцы» со словами: «товарищ писатель, проходите. Не волнуйтесь!» Они меня знали, так как ранее, в один из вечеров, я подошел к Маркову - это командир добровольческого полка, и говорю: «я не записываюсь, хоть в армии служил, стрелять умею и в критический момент буду там, где надо, но пока мое оружие - слово». Говорят: «Ну, раз твое оружие слово, иди к метро Баррикадная, там батальон дивизии имени Дзержинского, разагитируй их». Пришел, а их уже, оказывается, народ почти разагитировал. Я прочел им стихотворение: «Смерть кружит вороньем». По содержанию такое, что: «ребята нас противопоставляют, надо быть вместе». Я увидел командира батальона - полковника лет 45-50, подошел и говорю: «Хотят устроить провокацию, уводите людей». Он говорит: «Минут через 10 мы уйдем». И ушли. Но, правда, я потом узнал, что это не только наша агитация, а их надо было вести на ужин.

И вот теперь они меня пропустили. Я прошел внутрь, и тут какой-то капитан, не очень молодой, подскочил ко мне и начал: «А! Я знаю, ты - главарь!» (простые ребята, они нормальные), а этот повел меня: «Вот я задержал, возьмите!» Тот, другой, взял и метров через 10 меня отпустил. Дошел я до верхнего угла сада Павлика Морозова, хотел пройти к своим, но там меня снова остановили. Я прикинулся, что посторонний поэт, просто хочу разобраться, впечатлений получить, изобразил «нейтрала». Слышу, офицер по рации зовет «скорую помощь», ну, думаю: «все, сейчас в психушку». Нет, оказывается, он наряд позвал, говорит: «возьмите, проводите товарища». Проводили, там улочка спускается к подъезду, возле которого стоял автобус. Народу в автобусе уже несколько человек. Я сижу у окна и вижу угол Верховного Совета: смотрю человек 20 молодых ребят около автобуса, ну я думаю, наверно тоже задержали как меня, потом им раздается команда: «Построиться!» Они становятся в две шеренги. Раздается еще команда, они шаг вперед, наклоняются, с земли берут автоматы. Все в штатском.

Народу набрался нас полный автобус. Отвезли в какое-то отделение на Красной Пресне. Меня быстро отпустили, потому что попался хороший следователь...

Зашел я в Краснопресненский исполком, там были наши сторонники, возглавлял их Краснов. Я передал информацию, что готовится провокация.

Потом меня еще брали. Это было в тот день, когда шли переговоры с участием патриарха. Я прошёл по улице Заморёнова почти за киноцентр к казачьим баррикадам.

Буквально навстречу двигалась цепочка, и стали всех оттеснять. А у меня с собой были те письма Руцкого, я часть успел отдать, но оставалась парочка, и были стихи. Меня когда посадили, я дал почитать офицерам, работникам, которые там были. Они почитали и, минут через пять, отпустили, пожелали творческих успехов. Вообще, обычная московская милиция, нормальная. Это собранный ОМОН, особенно свердловский, отличился, который второго числа устроил провокацию.

Провокация (3-го октября)

Третьего числа собрались на Октябрьской площади, там было перекрыто, но прорвались и пошли в сторону Крымского моста. У меня была договоренность, что я здесь останусь, и когда дошли до моста, я еще был у памятника Ленину, а потом побежал догонять эту массу. Около Смоленской площади раздались хлопки, применили слезоточивый газ. У меня был шарф, я шарфом закрылся и так прошел, но здесь опять провокации были. Стояли военные машины за МИДом, ближе к новому Арбату, и молодые ребята, спортивно одетые, стали бить солдат. При мне один солдатик заскочил в кабину и закрылся, эти подбежали стали его вытаскивать. Я подошел, у меня голос громкий, метров на 30 слышно, громко говорю: «солдат не бить!»

Потом мы пошли дальше и вышли к мэрии. Возле мэрии была милиция, я стою около «поливалки», и идет офицер, высокий такой, метр восемьдесят пять, наверно. Вдруг, сзади на него, с топориком, человек. Народ среагировал, сумели предупредить. Офицер вверх выстрелил.

Почти сразу после этого раздались выстрелы со стороны мэрии, я вошел в проход, в который шел этот человек, и там на газоне лежал пожилой мужчина, раненый в грудь. Оставалось метра три-четыре. Стали его отводить. Ближе все занято нами.

За дорогой, вдруг, поднимается «лицо кавказкой национальности» и стреляет. С мэрии тут же стреляют поверх. Раздается призыв всем идти под защиту Верховного Совета, и мы идем все туда.

Я в этот момент был на свободном пространстве - такая круглая площадка. Через какое-то время выходит Руцкой и даёт команду на построение, я еще подумал, что в армии строит старшина, а не генерал. Построилось несколько колонн брать мэрию, я встал во главе крайней левой колонны, и мы пошли в обход. Оружия у нас не было. Как у других - не знаю, но у нас оружия не было.

Зашли мы за гостиницу «Мир». Здесь небольшой милицейский кордон, даже не милицейский, а внутренние войска, дивизия Дзержинского. Из наших рядов выскочил один и пытался разоружить офицера, я это пресек. Офицер говорит: «Мы сейчас уйдем, уже команда поступила, мне надо сохранить солдат».

Ребята ушли, но в этот момент раздались выстрелы. Когда мы прошли вперед, я увидел пятерых лежащих - раненых солдат-дзержинцев. Стал звать санитаров. Подбежали.

Я говорю: «Ребята, но вы видите, что у нас нет оружия. Это не мы! С мэрии стреляли»! Кстати, взят был только первый этаж мэрии, а выше там были охранные структуры, которые не пустили никого и это они стреляли в солдат. Из тех, кто штурмовал, никто не ранен, а стреляли именно в солдат.

На войне как на войне (4-е октября)

Вечером поступило сообщение, что Анпилов пошел к Останкино, стали собираться к нему на поддержку, но я уже к Останкино не пошел. На все насмотрелся. Вечером многие ушли. Четвёртого было солнечно с утра. Я обходил людей, стихи читал и просто разговаривал, узнавал обстановку. В семь часов я уже был около Горбатого мостика. Вдруг послышался лязг, стало понятно, что идет техника, подошло несколько бронемашин. Я как услышал лязг, отправился туда, разведать, в чем дело... Немного пробежав, увидел, что и сюда прошло несколько бронемашин, и на фасадную часть. Ну, я бегом назад: когда мы еще стояли в обороне, там было приготовлено какое-то количество бутылок с бензином. Когда техника разделилась, и выстрелы начались, я подбежал к Горбатому мостику. Здесь были две бутылочки из-под фанты с бензином, я взял их и - к своему 10-му отряду. Пока я добежал, уже началась стрельба. Подбежал к пандусу. Там на углу стояла одна «боевая пехота». Народ стал рассредотачиваться. Вдруг, вижу за пандусом какой-то мужчина шарит внизу и спрашивает: «Ты не видел его?» Спрашиваю: «Чего?» «Пистолет».

Теперь у верхнего основания пандуса появляется автоматчик. Раздался выстрел, к нему подбегают, и я вижу человека, у которого в одной руке автомат, а в другой пистолет. И этот человек мне говорит: «Видел, как я его?» Я говорю: «Да, видел», - хотя я самого выстрела не видел, но слышал и видел уже, как он загнулся. Он забрал у стрелявшего автомат и, при нем, пистолет. Говорю: «Зачем тебе автомат и пистолет?» Он дал мне пистолет, говорит «возьми». Я бутылку одну отдал своему знакомому рядом, взял пистолет.

Вдруг вижу, как тот, потерявший пистолет, в костюме, ползет с раненым профессионально, как на поле боя, заметил меня, бросает раненого и ко мне: «мой пистолет!»

Конечно, я мог бы выстрелить в него, но не приучен стрелять в людей, и не знаешь, враг или друг, я отворачиваюсь, он пытается дотянуться до пистолета. Хватает мою руку с бутылкой и разбивает. Ну, тут я понимаю, что пистолет действительно его, это он потерял. И отдал пистолет. Я остаюсь безо всего, одну бутылку отдал, вторую разбил.

Начинается сильная стрельба. Я перепрыгиваю вниз, командую «ложись!» И сам ложусь. Евгения Антонова Осипенко (кстати, она с 12 лет партизанила, потом брала Кёнигсберг и еще в Манчжурии воевала) принесла мне плащ-палатку. Я был в ней и бросился на газон. Там очень плотно лежал народ. Ну, думаю, пригибай голову, не пригибай, пуля найдет, если суждено. Я поднял голову и смотрел: шли бронетранспортеры БМП и из всех бойниц поливали. Не как солдаты, короткими очередями, а по-немецки - вставили магазин и стреляют, пока не кончится. И я видел, как ребята из нашего отряда, Володя Ермаков и Юра, такой был, во весь рост встали, пытались бросить бутылку, и их сразу убило.

Передо мной лежал товарищ. Ему пуля попала над бровью, он потом, когда стрельба кончилась, показывал мне.

Там уже из наших убитых человек пять видел. Меня спасла плащ-палатка. Либо не видно было на газоне, либо, возможно, принимали за своего. Расстояние метров 12-15, не попасть - сложно.

Подъехал самосвал. Я не стал ждать нового обстрела, зашел внутрь здания, нашел опять несколько бутылок и - на балкон, лег там и думаю: «если они еще раз так пойдут, сверху брошу».

За мной высыпало человек двадцать. Я говорю «ложись»! И тут с гостиницы «Мир» или откуда-то еще (мы как на ладони были) стреляют. Меня осколочек задел в переносицу, я потом нашел медпункт, но там сказали «ничего страшного». Кровь немного потекла, конечно. Возвращаясь, я увидел Виктора Морозова - казака, он был ранен в живот, говорит «плохо дело, сказали два часа и все». Успокаиваю: «я в 20 лет был ранен в район сердца, но как видишь жив. Что надо?» Ну, там, перевязать... Нашел простыню, пришел, его уже отнесли на шестой этаж.

Брестская крепость (4 октября)

Стали всех выводить. Почему-то через верх всех выводили. Вдруг мимо меня проходят два молодых парня в касках в бронежилетах. Возвращались назад они без всего. Я зашел туда наверх, смотрю, стоят два автомата, бронежилет и каски. Я одел бронежилет, взял автомат, предложил знакомому. Он отказался, пошел туда, где Верховный Совет заседал, передал Надежде Гарифуллиной стихи, сказал «живым буду», вернете. Передал всем привет...

Вот я оказался вместе с руководством полка на 6-м этаже. Не спал уже почти двое суток, там поспал на верху пол часика. Когда штаб собрался, стали обсуждать, что делать? Сражения проиграно. И решили мы что нужно, как защитникам Брестской Крепости, уйти в стакан, (стаканам называется такая верхняя часть здания с часами) и, хотя бы как символ, продержаться сколько можно. Я сказал, что на другой стороне было много народу, надо предупредить, что мы фланг открываем. Пошел по темному коридору туда, вышел, коридор был пуст и только на лестнице разговор. Я вышел и спросил: «как дела мужики?» «Хорошо!» И тут же «выходи по одному без оружия!» Я быстро назад, сказать, что пора уходить, иначе отход перекроют»! Но с тыльной стороны уже подошел тульский десант, с другой альфа, и нас отрезали...

Как говорят, дали понюхать стволы, что у нас у всех чистые стволы, нас вывели на тыльную сторону, ждем и вдруг видим, как по окнам гостиницы «Мир» из здания рядом с американским посольством (там башня), в потолок бьют пули, там окна освещенные и видно. Потом я уже, сопоставив факты, которые узнал позже, сделал вывод, что это отгоняли свидетелей, которые видели, как расстреливают на стадионе.

Прощальный взгляд (4-е октября)

Нас снова по темным коридорам перевели на фасадную часть, там присоединилось примерно еще 50 человек, и мы вместе с «Альфой» вышли к красному автобусу. Когда мы вышли, я бросил прощальный взгляд на покинутую позицию и на уровне 13 или 14 этажа увидел «паровозные топки» и понял, откуда дым был. «Альфа» села в свой красный «пазик», из наших несколько человек к ним тоже заскочило, но вообще нас было человек 60. мы сперва сунулись вправо, по нам сразу легкая очередь, назад откатились все в рассеянности, я Маркову сказал: стоять здесь - Перестреляют, все равно надо куда-то идти. Он скомандовал «становись!». Мы пошли на набережную до пустыря и там разошлись.

Когда я вернулся домой к беременной дочке, то сказал: наш народ в очередной раз доказал, что он умеет умирать и потому Россия воскреснет.

Неожиданно было продолжение:

Когда были совместные учения миротворцев, так называемых, на Тоцком полигоне, мы с моим молодым спутником подняли красный флаг над одной из вышек. Нас, конечно, сразу заметили и отвели в соседнюю полигонную роту. Тут же подъехал командир дивизии. Я думал - четко сработали, но, оказывается, он просто в баню ехал. Мы с ним минут 15 побеседовали, а беседовали мы примерно о том, «что же вы пускаете врагов на нашу территорию, и чему же нам у них учится?» «Да, в самом деле, ни выучки, ни дисциплины, а что мы этого всегда не знали?» - Сказал он.

Командир дивизии сначала приказал отпустить нас, но машина закрутилась, и приехали за нами уже из комендатуры. Там был один из тех, кто стрелял по Верховному совету. Я не помню, майор он был или подполковник, и он сам, никто его за язык не тянул, стал жаловаться, когда узнал, что я был там, что вот, дескать, говорят, что им много заплатили, чуть ли не озолотили, а им на самом деле мало заплатили, за то, что они расстреливали из танков народ и законную власть.

Вообще, из тех наемников многие были потом разогнаны по дальним гарнизонам и по горячем точкам - кому нужны предатели и свидетели.

Еще, может быть, один эпизод расскажу:

Уже через некоторое время, когда я вновь пришел туда, на заборе стадиона было написано: «армия, кровавая сука, посмотри на дело рук своих!» Пользуясь авторитетом и громким голосом я сказал присутствующим, которых было много (это было на 40 дней): «очень жаль погибших, но расстреливала не армия, а купленные наемники». И вот после этого я написал:

Молитесь, братья, о невинно убиенных,

О павших за Россию в октябре,

О твердых в вере, атеистах и неверных,

За праведность прощён неверья грех!

Не все из них погребены покуда,

У нас в стране еще у власти зло,

Они убиты братьями иуды,

Продавшими себя за серебро...

В ночь с 4 на 5-ое

Потом я как-то встретился с человеком, который занимался частным делом. И он ме рассказал, что с ним случилось в ночь с 4 на 5-ое. Они тогда что-то с товарищем отмечали, выпили. Товарищ хотел его удивить, и когда стали расставаться, дал ему живых раков. А ему через всю Москву на Киевский вокзал. И вот он шел по ночной Москве, через Новый Арбат, и его несколько раз буквально к стенке ставили. И спасали его эти живые раки. Он в качестве последнего аргумента предъявлял этих раков. «Если б я был там, у меня б не было живых раков».

Общее количество погибших в разы больше, чем говорят. Я постоянно слышал, что на эти дни приходится сверх обычного, где-то порядка 2 тысяч пропавших без вести. Это мне говорили люди, которые имели доступ к такой информации... Так что вот так вот...

http://kprf.ru/rus_soc/60251.html